К 75-летию Великой Победы
За окнами проскрипела телега. Мать выглянула в окно и сказала: Толя иди за пайком. Вокруг телеги уже стояли бабы и ребятишки.
- Ну что, махнем потом на свалку?- взял меня за руку двоюродный брат Юрка. Он был старше и какой-то бесшабашный.
- Если мамка отпустит, - понурился я.
–Мамочкин сынок,- съехидничал Юрка
- Ты откуда, мелкий? – спросил меня бородатый мужик, осмотрев худенькую фигурку. – Пригородная десять, Гусев, - отчеканил я. Мужик пошарил среди узлов и вручил мне наволочку, на которой была нашивка с нашим адресом и количество ртов, которые ждали положенного им хлеба.
Наш дом, переделанный отцом из добротного рубленного сарая, доставшегося ему в наследство, стоял на окраине города в поселке под названием «Соцгород». Социализма тут было мало. Задуманный как образец новой каменной застройки он успел воплотиться только в одном кирпичном фундаменте. Теперь эта «каменка» стояла посреди деревянных домиков и служила нам местом для игр. Гроза войны сгустилась нар Россией. Мой отец, освобожденный по броне от призыва как специалист оружейник. Ижевский завод был кузницей оружия, которое требовалось позарез. И рабочие не жалели себя. Производство тоже не жалело их. От износа оборудования в спешки в цехе произошла крупная авария . Среди пострадавших был и мой отец. Горящая ижевская сталь выжгла в его теле глубокие раны, сделав инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Матери из деревни в наследство выделили корову Она нас и спасала от голода в те тяжелые дни. Стакан молока был бальзамом, который поднимал и прибавлял сил. Поэтому я безропотно выслушал очередное задание матери идти пасти корову. – Ты забыл, что твоя сестра пошла в школу, и теперь Юлька твоя прямая обязанность,- сказала она. Я сунул в карман «ежа» оказавшегося в столе.
Так мы называли коржи, которые пекла мама. Хлеба из наволочки ,конечно, не хватало и мама пекла свой из отрубей и лебеды.. Отруби на мелькомбинате были уже просеяны и оставалась только лузга. Смягчала лебеда, которая росла на нашей усадьбе.. Я не знаю этимологию этимологию этого названия, но что-то в нем слышатся знакомые составляющие. Так и хочется сказать: пришла беда, выручай лебеда – наша еда. Коржи получались мягкие, зеленые, пахучие, но ужасно колючие. Они обдирали рот и горло но червячка заморить могли.
Во дворе я взял в руки длинную веревку, привязанную за рога Юльки, и мы пошли с ней через улицу на луга к речке Карлутке. К своему удивлению я увидел там Юрку со своей буренкой. «Не маменькин сынок» тоже пастушил, так как у его матери их было пять душ и хлопот было по горло дома. На поляне у берега уже паслись несколько коров под присмотров в основном пацанов. Те что поменьше стояли или ходили за коровами, крепко держа кормилиц, чтобы те не вырвались и убежали. Юрка же нашел припасенные колышек и камень, забил колышек в землю и разрешил мне тоже привязать корову. Теперь мы с ним могли свободно сидеть или даже лежать на зеленой травке, поглядывая только, чтобы коровы не запутались. Хорошо было на солнечном берегу. В низу меж камней журчала речушка. Она была мелковата, и только в местах, где появлялись запруды из веток, можно было окунуться а из родников по берегам напиться прохладной воды. Позднее мы отводили душу плавая в речке Позимь, или в котлованах, оставленных после добычи торфа. По кустам вокруг Карлутки порхали птички, мычали коровы, просясь к водопою. Но эта идиллия вдруг прерывалась грохотом и уханьем выстрелов. Это недалеко на полигоне испытывали пушки, только что изготовленные на ижевских заводах.
А вот и бабушка Настя идет, как всегда с узелком. И мы сразу обратили внимание на тот, крутой берег. А там уже лежали на солнышке под деревьями раненые с госпиталя, расположенного неподалеку.. Многие в гипсе и бинтах, на костылях. Они, наверное, смотрели на нас и вспоминали своих детей, мирную жизнь…К ним и шла баба Настя со своей кринкой молока.
Но недолго пришлось мне пастушить. Не зря Юлька вздрагивала от взрывов на недалеком полигоне: воина решила и ее судьбу. В тот вечер мать с отцом о чем-то шепотом спорили, и мать тихо плакала, чтобы не разбудить нас. Но мы не спали…
Мать была неграмотная домохозяйка , а отца инвалида на заводы не брали. Жить было не на что. И кормилицей пришлось жертвовать.
На базаре нам выделили отдельную клетушку с плотными засовами на толстых дверях и с решеткой на амбразуре для торговли. Отец сходил за мясником и тот для начала отрубил себе огромный кусок мякоти и бросил в свою сумку. Мать ахнула, но отец взял ее за руку, чтобы успокоилась: он знал, что на базаре свои законы, иначе недовольный мясник рубкой может испортить весь товар.
Задействованы были все. Отец торговал, расхваливая мясо, мать брала деньги и сдавала сдачу, а я сидел у двери и смотрел за щеколдой, которая часто тряслась от ударов снаружи. Но открывать было нельзя ни в коем случае, потому что банды грабителей работали на рынке постоянно.
Хорошо, что мы отторговались удачно. Отец не скупился, мать надежно спрятала выручку и мы еще засветло были дома, где нас ждали две зареванные девчонки, причем нянька ревела громче.
Сосчитав кучу денег, выложенных на столе, поняли, что на нормальную лошадь не хватит. Так у нас в стайке вместо Юльки появился мерин Рыжик. Он был невероятно худой с одной холкой, маленький как конек-горбунок. Его даже не взяли цыгане, когда колхоз отбраковал и продавал всем желающим. Продали отцу, как земляку и сыну колхозника. Отец, купив телегу, сбрую, плуги и борону, прочие снасти занялся пахотой огородов и частным извозом, добывая семье пропитание. Он, сам того не ведая превращался в заправского частного предпринимателя
.Отец ездил по деревням. Он продавал тележную мазь, веревки, гвозди, железо. А взамен привозил оттуда муку, зерно, картошку, отруби. Его донимали налоговая инспекция и зарождавшиеся рэкетиры, но жить было можно. Он даже умудрился сдать в аренду нашу террасу, и теперь уже не лошадь развозила наволочки с пайками по улице, а можно было отовариться из окна нашего дома. За это нам тоже что то перепадало, может быть в виде хлебных обрезков.
Для меня было счастьем, когда отец брал в поездки меня. Обычно мы ездили на родину отца в деревню Хорохоры. Путь был неблизкий, около сорока километров,и занимал целый день. Хорошо было лежать на сене и любоваться окрестностями. Дорога вела от деревни к деревне и в каждой мы делали остановку У отца в каждой были друзья, с которыми он обсуждал новости, отдавал или принимал заказы из города. В удмуртских нас поили арьяном, а в русских квасом, иногда пирожками с луком или щавелем. Я бегал среди деревенских ребятишек по пыльным улицам такой же босоногий, в лиялой рубахе и с облупленным от загара носом. В Хорохоры мы приезжали поздним вечером. Родной дом отца был на замке. Родители покоились на клатбище, а продавать усадьбу не хотелось как память. Да и кому этот дом продашь, когда их брошенных в деревне много. Людей манил город, цивилизация. Мы останавливались через дом, у дяди Васи и Тети Зои , наших родственников. Дядя Вас\, потерявший ногу на МТС, работал в колхозе завхозом и был рядом с кормушкой. Они держали много скотины и мы, уставшие с дороги и голодные уплетали жирные мясные щи или пельмени, шаньги с картошкой, пили чай с медом. Мужики не забывали и о бражке. Спали потом на чистом деревенском воздухе до утра как убитые.
Утром отец дал мне холщовую сумку и сказал, чтоб я как обычно сходил к деду. Дед со странным именем Кит жил на самом краю деревни возле речки. Изба его была дряхлая как и сам он и его бабка. Он ходил по берегу и проверял поставленные верши и закидушки, а бабка возилась у плиты. Нищета была страшная. Я не знаю, на что они жили и помогал ли им полунищий колхоз. Старики с благодарностью приняли четвертушку хлеба и пакет с килькой. Бабка предложила мне ухи из такой кильки, а когда я отказался принесла мне бумажный кулечек земляники. Я не знаю, почему мой отец поддерживал своих земляков, но был горд вместе с ним.
В одну из поездок я надел новый картуз, купленный мне к поступлению в школу. Я хотел выпендриться перед деревенскими пацанами. На первой же остановке у мельницы на запруде, пока отец беседовал с мельником, я решил напиться. По лотку стремительно несся поток воды, падая затем с высоты на крутящиеся колеса. Я хотел зачерпнуть ее обновкой, но сильнейший рывок вырвал катуз и бросил его в омут. Едва удержавшись на ногах, я заревел и побежал к отцу. По его просьбе деревенские ребятишки до посинения ныряли в поисках, но все напрасно. Огорченный отец сказал, что больше не возьмет меня с собой.
В следующий раз он взял мою младшую сестру Галку. Чтобы задобрить отца она всю дорогу ему пела, а потом попросила остановиться, вышла на дорогу и начала плясать. Люди с встречных подвод с удивлением глядели на босоногую девчушку, отплясывающую в пыли.
Уволенный от поездок и должности пастуха я был свободным как вольный казак и я повадился с пацанами на свалку. Тульский оружейный завод, эвакуированный из места боев, располагался совсем близко.В корпусах, собранных аврально из панелей в отверстиях между которыми лился на улицу свет и были видны станки и люди. Колотун там был как на улице и рабочие были в телогрейках и шапках. Приезжих расселяли в нашем поселке. По разнарядке нам тоже достался туляк. Ему пришлось отдать единственную изолированную комнатушку. Он приходил только переночевать все время отдавая заводу. С валка была у забора , сразу за воротами. Самосвалы методично вывозили отходы производства.. На кучах всегда были желающие что-нибудь раздобыть 4 некоторые для домашнего хозяйства, бомжи для продажи или мена. Нас же больше интересовали пистолеты. Некоторые из них были в полном комплекте и блестели смазкой, но забракованные при испытании. Заводчанам было быстрее собрать новый, чем отыскивать неисправность. Такие игрушки нас и интересовали. У каждого из нас они были по несколько штук. Пацаны постарше дома умудрялись собрать действующий ствол, добыть патронов и по вечерам стреляли на задворках по стенам сараев или поленницам дров. Видели мы на свалке и подозрительных типов, поэтому нелегального оружия в городе была уйма. В первую очередь запасались им бандиты и молодежь. Мужички, что постарше имели стволы на всякий случай, но больше надеялись на крепкие запоры и замки. В ночное время выходить из дома было опасно. Банды свободно разгуливали по улицам, грабя всех подряд или , взламывая окна домов, потрошили сундуки и комоды. Поэтому уличком организовал дежурство. С наступлением темноты очередная группа мужиков патрулировала по улице. Однако грабители наблюдали за ними и пока дружинники шли в один конец улицы, крики о помощи раздавались в другом конце. Открывшийся в бараке напротив нашего дома опорный пункт милиции положение не спасал. Еще засветло участковый ходил по домам и беседовал с жителями, а свет в окне опорного гас ,как темнело. Да и бандиты не вступали с милицией в конфликт. Когда устраивались рейды по поимке бандюганов, они уходили в овраг у Карлутки и в лес. Милиционеры, постреляв для острастки в воздух, дальше улицы их не преследовала. Этот овраг пользовался дурной славой. Многие рабочие завода, живущие на Восточном поселке после смены в темноте боялись идти домой и ночевали на заводе или у знакомых. Младший брат отца Митрофан жил там и часто спал у нас. Он несколько раз ,когда было очень нужно ходил через опасный лес. Бандиты предупредили его, что теперь это его дорога на кладбище. Он подрывал их авторитет всесильной мафии, а это было по их мнению «западло».. Но Митрофан решил, что хозяин в стране рабочий класс, а значит он, а не кто иной. Он выпил для храбрости политуры , взял в карман свой инструмент отвертку и шагнул в темноту. Он прошел их «коробочку», потому что от безысходности по Высоцкому « ударил первым, так было надо. Домой он дошел сам, держась за окровавленный живот.. Эта рана оказалась не заживаемой на всю жизнь, и на завод его больше не взяли.
Однажды Митрофан со своим трехлетним сыном Генкой загостился у нас, дотемна а после выпитого вспомнил, что он обещал жене вернуться. Пьяному – море по колено. Отец навеселе, чувствуя свою вину разрешил мне второкласснику сопровождать их. Сразу, как закончились дома и перестали гореть лампы в их окнах, нас окутала темень. Дорожка угадывалась только под слабым светом луны. Бандитов мы увидели курящих за деревьями, и с Генкой прижались к взрослому. Но те не сдвинулись с места: возможно не хотели больше связываться с психом, который покалечил их корешей, а может вспомнили о «групповухе, которая их ждет за нападение на троих.. Брат Юрка был сорвиголова, недаром впоследствии провел несколько лет на тюремных нарах. Тпк вот он добыл у старших пацанов пару действующих пистолетов, и один из бахвальства подарил мне. Чувствуя магическую силу этой игрушки, я не выносил ее на улицу и прятал дома. Между тем оборзевшие банды начали часто грабить продуктовый ларек на нашей веранде. Не спасала и решетка на окне, которую каждый раз после налета отец снова крепил на скобы. Он слышал, как ночью выдирали окно,, как копошились грабители. Но что он мог сделать против вооруженных наглецов. Отец только брал топор и становился у двери в избу. Но в дом те не лезли; не было смысла. И ларек лишили ликвидировать. Об этом и пришел сообщить отцу участковый страж порядка. Для беседы они присели на мешки с мукой. Но что-то твердое помешало милиционеру. Это был мой пистолет, который я впопыхах накануне спрятал на мешке. Во время допроса я «не раскололся».и брата не выдал, а сказал, что нашел игрушку под забором. _ Совсем рассупонились бандюганы,- выругался участковый, а отец строго-настрого приказал мне забыть о свалке.
Пришлось переквалифицироваться, и мы повадились ходить на рынок. Особенно в базарные дни, когда Сенная площадь кишела праздными от работы людьми.
Мы чувствовали себя как рыба в воде. Торговые ряды с сеном, овощами , скотиной нас мало интересовали: все это мы видели у себя дома. Занимательно было идти по проходу среди шеренги продавцов шмотками. Некоторые стояли как манекены, обвешенные ими с ног до головы. На газетках, расстеленных на земле ненужные дома или вынесенные с завода инструменты и другие железки, Украденные на стройке замки, выключатели.. Толчея была неимоверная: отсюда и название базара- толкучка.
Весело было в музыкальном ряду, где гармони и баяны наяривали вовсю, показывая качество товара, а продавцы пели частушки, порой похабные, чтобы привлечь покупателя. Не удержался и я , и выклянчил у отца купить мне гармонь. «Хромка» мне казалась «как у всех», и подвернулся дешевый полубаян. Он оказался тяжелым и со сложной клавиатурой. Я уже меньше слонялся по улице , и пиликал на нем во дворе. Моцарта из меня не получилось, но в Хорохорах под мои «подергушки» лихо отплясывали девки и их ухажеры, а я был первым парнем на деревне. Отец меня хвалил. Любили смотреть на базаре мы и как шли гадания. Желающие узнать свою судьбу протягивали деньги мошеннику. Тот выпускал из клетки морскую свинку или попугая, и те, побегав по ящичку картотеки, доставали бумажку, на которой была написана судьба человека. Все было написано в общих фразах, включая всевозможные варианты событий, и каждый, вспоминая свою жизнь, находил подтверждающие факты. - « Вот это здорово, истинная правда,2 – восклицал гадальщик. Часто после прочтения бумажки человек грустнел и впадал в уныние. Горя во время войны было много: гибель и ранения близких на фронте, голодная жизнь в тылу. К таким клиентам сразу же подкатывались цыганки, которые «паслись» неподалеку. Они отводили заблудшую душу в сторону и тараторили: «Хочешь, красавица, я тебе не только истинную правду расскажу но и отведу твою беду. Цыганок на рынке было много. Шурша своими длинными цветными юбками и платками, они зарабатывали. Цыганята не мешали матерям и шныряли стайками отдельно, промышляя где можно что-нибудь выклянчить или слямзить. Мы с ними находили общий язык и часто слонялись общим гамузом. Это не любил приезжавший иногда на базар толстый цыганский барон. Он кричал на таборную мелкоту гортанным голосом и те быстро отслаивались от нас. Рассердился и мой отец, увидев меня среди цыганской оравы. – «Нашел, с кем связаться. Ходил бы лучше в библиотеку или в кино» - сказал он. Так я ударился в культуру.
За окнами проскрипела телега. Мать выглянула в окно и сказала: Толя иди за пайком. Вокруг телеги уже стояли бабы и ребятишки.
- Ну что, махнем потом на свалку?- взял меня за руку двоюродный брат Юрка. Он был старше и какой-то бесшабашный.
- Если мамка отпустит, - понурился я.
–Мамочкин сынок,- съехидничал Юрка
- Ты откуда, мелкий? – спросил меня бородатый мужик, осмотрев худенькую фигурку. – Пригородная десять, Гусев, - отчеканил я. Мужик пошарил среди узлов и вручил мне наволочку, на которой была нашивка с нашим адресом и количество ртов, которые ждали положенного им хлеба.
Наш дом, переделанный отцом из добротного рубленного сарая, доставшегося ему в наследство, стоял на окраине города в поселке под названием «Соцгород». Социализма тут было мало. Задуманный как образец новой каменной застройки он успел воплотиться только в одном кирпичном фундаменте. Теперь эта «каменка» стояла посреди деревянных домиков и служила нам местом для игр. Гроза войны сгустилась нар Россией. Мой отец, освобожденный по броне от призыва как специалист оружейник. Ижевский завод был кузницей оружия, которое требовалось позарез. И рабочие не жалели себя. Производство тоже не жалело их. От износа оборудования в спешки в цехе произошла крупная авария . Среди пострадавших был и мой отец. Горящая ижевская сталь выжгла в его теле глубокие раны, сделав инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Матери из деревни в наследство выделили корову Она нас и спасала от голода в те тяжелые дни. Стакан молока был бальзамом, который поднимал и прибавлял сил. Поэтому я безропотно выслушал очередное задание матери идти пасти корову. – Ты забыл, что твоя сестра пошла в школу, и теперь Юлька твоя прямая обязанность,- сказала она. Я сунул в карман «ежа» оказавшегося в столе.
Так мы называли коржи, которые пекла мама. Хлеба из наволочки ,конечно, не хватало и мама пекла свой из отрубей и лебеды.. Отруби на мелькомбинате были уже просеяны и оставалась только лузга. Смягчала лебеда, которая росла на нашей усадьбе.. Я не знаю этимологию этимологию этого названия, но что-то в нем слышатся знакомые составляющие. Так и хочется сказать: пришла беда, выручай лебеда – наша еда. Коржи получались мягкие, зеленые, пахучие, но ужасно колючие. Они обдирали рот и горло но червячка заморить могли.
Во дворе я взял в руки длинную веревку, привязанную за рога Юльки, и мы пошли с ней через улицу на луга к речке Карлутке. К своему удивлению я увидел там Юрку со своей буренкой. «Не маменькин сынок» тоже пастушил, так как у его матери их было пять душ и хлопот было по горло дома. На поляне у берега уже паслись несколько коров под присмотров в основном пацанов. Те что поменьше стояли или ходили за коровами, крепко держа кормилиц, чтобы те не вырвались и убежали. Юрка же нашел припасенные колышек и камень, забил колышек в землю и разрешил мне тоже привязать корову. Теперь мы с ним могли свободно сидеть или даже лежать на зеленой травке, поглядывая только, чтобы коровы не запутались. Хорошо было на солнечном берегу. В низу меж камней журчала речушка. Она была мелковата, и только в местах, где появлялись запруды из веток, можно было окунуться а из родников по берегам напиться прохладной воды. Позднее мы отводили душу плавая в речке Позимь, или в котлованах, оставленных после добычи торфа. По кустам вокруг Карлутки порхали птички, мычали коровы, просясь к водопою. Но эта идиллия вдруг прерывалась грохотом и уханьем выстрелов. Это недалеко на полигоне испытывали пушки, только что изготовленные на ижевских заводах.
А вот и бабушка Настя идет, как всегда с узелком. И мы сразу обратили внимание на тот, крутой берег. А там уже лежали на солнышке под деревьями раненые с госпиталя, расположенного неподалеку.. Многие в гипсе и бинтах, на костылях. Они, наверное, смотрели на нас и вспоминали своих детей, мирную жизнь…К ним и шла баба Настя со своей кринкой молока.
Но недолго пришлось мне пастушить. Не зря Юлька вздрагивала от взрывов на недалеком полигоне: воина решила и ее судьбу. В тот вечер мать с отцом о чем-то шепотом спорили, и мать тихо плакала, чтобы не разбудить нас. Но мы не спали…
Мать была неграмотная домохозяйка , а отца инвалида на заводы не брали. Жить было не на что. И кормилицей пришлось жертвовать.
На базаре нам выделили отдельную клетушку с плотными засовами на толстых дверях и с решеткой на амбразуре для торговли. Отец сходил за мясником и тот для начала отрубил себе огромный кусок мякоти и бросил в свою сумку. Мать ахнула, но отец взял ее за руку, чтобы успокоилась: он знал, что на базаре свои законы, иначе недовольный мясник рубкой может испортить весь товар.
Задействованы были все. Отец торговал, расхваливая мясо, мать брала деньги и сдавала сдачу, а я сидел у двери и смотрел за щеколдой, которая часто тряслась от ударов снаружи. Но открывать было нельзя ни в коем случае, потому что банды грабителей работали на рынке постоянно.
Хорошо, что мы отторговались удачно. Отец не скупился, мать надежно спрятала выручку и мы еще засветло были дома, где нас ждали две зареванные девчонки, причем нянька ревела громче.
Сосчитав кучу денег, выложенных на столе, поняли, что на нормальную лошадь не хватит. Так у нас в стайке вместо Юльки появился мерин Рыжик. Он был невероятно худой с одной холкой, маленький как конек-горбунок. Его даже не взяли цыгане, когда колхоз отбраковал и продавал всем желающим. Продали отцу, как земляку и сыну колхозника. Отец, купив телегу, сбрую, плуги и борону, прочие снасти занялся пахотой огородов и частным извозом, добывая семье пропитание. Он, сам того не ведая превращался в заправского частного предпринимателя
.Отец ездил по деревням. Он продавал тележную мазь, веревки, гвозди, железо. А взамен привозил оттуда муку, зерно, картошку, отруби. Его донимали налоговая инспекция и зарождавшиеся рэкетиры, но жить было можно. Он даже умудрился сдать в аренду нашу террасу, и теперь уже не лошадь развозила наволочки с пайками по улице, а можно было отовариться из окна нашего дома. За это нам тоже что то перепадало, может быть в виде хлебных обрезков.
Для меня было счастьем, когда отец брал в поездки меня. Обычно мы ездили на родину отца в деревню Хорохоры. Путь был неблизкий, около сорока километров,и занимал целый день. Хорошо было лежать на сене и любоваться окрестностями. Дорога вела от деревни к деревне и в каждой мы делали остановку У отца в каждой были друзья, с которыми он обсуждал новости, отдавал или принимал заказы из города. В удмуртских нас поили арьяном, а в русских квасом, иногда пирожками с луком или щавелем. Я бегал среди деревенских ребятишек по пыльным улицам такой же босоногий, в лиялой рубахе и с облупленным от загара носом. В Хорохоры мы приезжали поздним вечером. Родной дом отца был на замке. Родители покоились на клатбище, а продавать усадьбу не хотелось как память. Да и кому этот дом продашь, когда их брошенных в деревне много. Людей манил город, цивилизация. Мы останавливались через дом, у дяди Васи и Тети Зои , наших родственников. Дядя Вас\, потерявший ногу на МТС, работал в колхозе завхозом и был рядом с кормушкой. Они держали много скотины и мы, уставшие с дороги и голодные уплетали жирные мясные щи или пельмени, шаньги с картошкой, пили чай с медом. Мужики не забывали и о бражке. Спали потом на чистом деревенском воздухе до утра как убитые.
Утром отец дал мне холщовую сумку и сказал, чтоб я как обычно сходил к деду. Дед со странным именем Кит жил на самом краю деревни возле речки. Изба его была дряхлая как и сам он и его бабка. Он ходил по берегу и проверял поставленные верши и закидушки, а бабка возилась у плиты. Нищета была страшная. Я не знаю, на что они жили и помогал ли им полунищий колхоз. Старики с благодарностью приняли четвертушку хлеба и пакет с килькой. Бабка предложила мне ухи из такой кильки, а когда я отказался принесла мне бумажный кулечек земляники. Я не знаю, почему мой отец поддерживал своих земляков, но был горд вместе с ним.
В одну из поездок я надел новый картуз, купленный мне к поступлению в школу. Я хотел выпендриться перед деревенскими пацанами. На первой же остановке у мельницы на запруде, пока отец беседовал с мельником, я решил напиться. По лотку стремительно несся поток воды, падая затем с высоты на крутящиеся колеса. Я хотел зачерпнуть ее обновкой, но сильнейший рывок вырвал катуз и бросил его в омут. Едва удержавшись на ногах, я заревел и побежал к отцу. По его просьбе деревенские ребятишки до посинения ныряли в поисках, но все напрасно. Огорченный отец сказал, что больше не возьмет меня с собой.
В следующий раз он взял мою младшую сестру Галку. Чтобы задобрить отца она всю дорогу ему пела, а потом попросила остановиться, вышла на дорогу и начала плясать. Люди с встречных подвод с удивлением глядели на босоногую девчушку, отплясывающую в пыли.
Уволенный от поездок и должности пастуха я был свободным как вольный казак и я повадился с пацанами на свалку. Тульский оружейный завод, эвакуированный из места боев, располагался совсем близко.В корпусах, собранных аврально из панелей в отверстиях между которыми лился на улицу свет и были видны станки и люди. Колотун там был как на улице и рабочие были в телогрейках и шапках. Приезжих расселяли в нашем поселке. По разнарядке нам тоже достался туляк. Ему пришлось отдать единственную изолированную комнатушку. Он приходил только переночевать все время отдавая заводу. С валка была у забора , сразу за воротами. Самосвалы методично вывозили отходы производства.. На кучах всегда были желающие что-нибудь раздобыть 4 некоторые для домашнего хозяйства, бомжи для продажи или мена. Нас же больше интересовали пистолеты. Некоторые из них были в полном комплекте и блестели смазкой, но забракованные при испытании. Заводчанам было быстрее собрать новый, чем отыскивать неисправность. Такие игрушки нас и интересовали. У каждого из нас они были по несколько штук. Пацаны постарше дома умудрялись собрать действующий ствол, добыть патронов и по вечерам стреляли на задворках по стенам сараев или поленницам дров. Видели мы на свалке и подозрительных типов, поэтому нелегального оружия в городе была уйма. В первую очередь запасались им бандиты и молодежь. Мужички, что постарше имели стволы на всякий случай, но больше надеялись на крепкие запоры и замки. В ночное время выходить из дома было опасно. Банды свободно разгуливали по улицам, грабя всех подряд или , взламывая окна домов, потрошили сундуки и комоды. Поэтому уличком организовал дежурство. С наступлением темноты очередная группа мужиков патрулировала по улице. Однако грабители наблюдали за ними и пока дружинники шли в один конец улицы, крики о помощи раздавались в другом конце. Открывшийся в бараке напротив нашего дома опорный пункт милиции положение не спасал. Еще засветло участковый ходил по домам и беседовал с жителями, а свет в окне опорного гас ,как темнело. Да и бандиты не вступали с милицией в конфликт. Когда устраивались рейды по поимке бандюганов, они уходили в овраг у Карлутки и в лес. Милиционеры, постреляв для острастки в воздух, дальше улицы их не преследовала. Этот овраг пользовался дурной славой. Многие рабочие завода, живущие на Восточном поселке после смены в темноте боялись идти домой и ночевали на заводе или у знакомых. Младший брат отца Митрофан жил там и часто спал у нас. Он несколько раз ,когда было очень нужно ходил через опасный лес. Бандиты предупредили его, что теперь это его дорога на кладбище. Он подрывал их авторитет всесильной мафии, а это было по их мнению «западло».. Но Митрофан решил, что хозяин в стране рабочий класс, а значит он, а не кто иной. Он выпил для храбрости политуры , взял в карман свой инструмент отвертку и шагнул в темноту. Он прошел их «коробочку», потому что от безысходности по Высоцкому « ударил первым, так было надо. Домой он дошел сам, держась за окровавленный живот.. Эта рана оказалась не заживаемой на всю жизнь, и на завод его больше не взяли.
Однажды Митрофан со своим трехлетним сыном Генкой загостился у нас, дотемна а после выпитого вспомнил, что он обещал жене вернуться. Пьяному – море по колено. Отец навеселе, чувствуя свою вину разрешил мне второкласснику сопровождать их. Сразу, как закончились дома и перестали гореть лампы в их окнах, нас окутала темень. Дорожка угадывалась только под слабым светом луны. Бандитов мы увидели курящих за деревьями, и с Генкой прижались к взрослому. Но те не сдвинулись с места: возможно не хотели больше связываться с психом, который покалечил их корешей, а может вспомнили о «групповухе, которая их ждет за нападение на троих.. Брат Юрка был сорвиголова, недаром впоследствии провел несколько лет на тюремных нарах. Тпк вот он добыл у старших пацанов пару действующих пистолетов, и один из бахвальства подарил мне. Чувствуя магическую силу этой игрушки, я не выносил ее на улицу и прятал дома. Между тем оборзевшие банды начали часто грабить продуктовый ларек на нашей веранде. Не спасала и решетка на окне, которую каждый раз после налета отец снова крепил на скобы. Он слышал, как ночью выдирали окно,, как копошились грабители. Но что он мог сделать против вооруженных наглецов. Отец только брал топор и становился у двери в избу. Но в дом те не лезли; не было смысла. И ларек лишили ликвидировать. Об этом и пришел сообщить отцу участковый страж порядка. Для беседы они присели на мешки с мукой. Но что-то твердое помешало милиционеру. Это был мой пистолет, который я впопыхах накануне спрятал на мешке. Во время допроса я «не раскололся».и брата не выдал, а сказал, что нашел игрушку под забором. _ Совсем рассупонились бандюганы,- выругался участковый, а отец строго-настрого приказал мне забыть о свалке.
Пришлось переквалифицироваться, и мы повадились ходить на рынок. Особенно в базарные дни, когда Сенная площадь кишела праздными от работы людьми.
Мы чувствовали себя как рыба в воде. Торговые ряды с сеном, овощами , скотиной нас мало интересовали: все это мы видели у себя дома. Занимательно было идти по проходу среди шеренги продавцов шмотками. Некоторые стояли как манекены, обвешенные ими с ног до головы. На газетках, расстеленных на земле ненужные дома или вынесенные с завода инструменты и другие железки, Украденные на стройке замки, выключатели.. Толчея была неимоверная: отсюда и название базара- толкучка.
Весело было в музыкальном ряду, где гармони и баяны наяривали вовсю, показывая качество товара, а продавцы пели частушки, порой похабные, чтобы привлечь покупателя. Не удержался и я , и выклянчил у отца купить мне гармонь. «Хромка» мне казалась «как у всех», и подвернулся дешевый полубаян. Он оказался тяжелым и со сложной клавиатурой. Я уже меньше слонялся по улице , и пиликал на нем во дворе. Моцарта из меня не получилось, но в Хорохорах под мои «подергушки» лихо отплясывали девки и их ухажеры, а я был первым парнем на деревне. Отец меня хвалил. Любили смотреть на базаре мы и как шли гадания. Желающие узнать свою судьбу протягивали деньги мошеннику. Тот выпускал из клетки морскую свинку или попугая, и те, побегав по ящичку картотеки, доставали бумажку, на которой была написана судьба человека. Все было написано в общих фразах, включая всевозможные варианты событий, и каждый, вспоминая свою жизнь, находил подтверждающие факты. - « Вот это здорово, истинная правда,2 – восклицал гадальщик. Часто после прочтения бумажки человек грустнел и впадал в уныние. Горя во время войны было много: гибель и ранения близких на фронте, голодная жизнь в тылу. К таким клиентам сразу же подкатывались цыганки, которые «паслись» неподалеку. Они отводили заблудшую душу в сторону и тараторили: «Хочешь, красавица, я тебе не только истинную правду расскажу но и отведу твою беду. Цыганок на рынке было много. Шурша своими длинными цветными юбками и платками, они зарабатывали. Цыганята не мешали матерям и шныряли стайками отдельно, промышляя где можно что-нибудь выклянчить или слямзить. Мы с ними находили общий язык и часто слонялись общим гамузом. Это не любил приезжавший иногда на базар толстый цыганский барон. Он кричал на таборную мелкоту гортанным голосом и те быстро отслаивались от нас. Рассердился и мой отец, увидев меня среди цыганской оравы. – «Нашел, с кем связаться. Ходил бы лучше в библиотеку или в кино» - сказал он. Так я ударился в культуру.
Комментариев нет:
Отправить комментарий